Мой мозг отказывается в это верить. Сегодня вот прочёл:

"Девятнадцатилетний подросток отсидел 15 суток за нецензурную лексику в интернете. 
 
Согласно постановлению Ленинского районного суда города Запорожья девятнадцатилетнего жителя Запорожья Дмитрия Мальцева приговорили к 15 суткам административного ареста.

Постоянный участник одного из запорожских чатов "Чатинет" Дмитрий Мальцев, скрывающийся под ником - КОЯN, отсидел в СИЗо за использование ненормативной лексики непосредственно в сети. В протоколе про административное правонарушение сказано, что он нарушил общественый порядок, нецензурно выражаясь в адрес других участников чата, и к тому же не реагировал на замечания.

Ему вменяли мелкое хулиганство по статье 173 Административного кодекса Украины.

В постановлении сказано: "Руководствуясь статьей 173 Кодекса Украины про административные правонарушения, судья постановил Признать Мальцева Дмитрия Владимировича, 09.12.1991 года рождения виновным в содеянии правонарушения, предусмотренного ст. 173 Административного кодекса и наложить взыскание на него в виде административного ареста сроком на 15 (пятнадцать) суток.

За решетку его посадили потому, что студент запорожского Гидротехникума нигде не работает и не имеет средств для оплаты штрафа."

===
Ноу комментс, ткскзть...
Картинка очень в тему: 
 

Замечательная поэтесса времён нашего детства Агния Львовна Барто вдруг снова стала популярной. В интернеты вывалили её пророческие стихи о Дяде Вове и Медведе

(Мы сегодня в цирк поедем!
На арене нынче снова
С дрессированным Медведем
Укротитель дядя Вова...)

и о любителе фотографироваться мальчике Вове

(...Снят он с летчиком-героем!
Мы другой журнал откроем
Он стоит среди пловцов.
Кто же он в конце концов?
Чем он занимается?
Тем, что он снимается!)

Зато это - однозначный ориджинал. И ведь кто б тогда мог подумать... 

Решил возобновить свою старую традицию, начатую в другом месте. Отныне, по мере спроса и наличия желания, буду вести рубрику  "Изба-читальня", предлагаю публике небольшие, читабельные с экрана
 или не требующие много бумаги и краски для принтера, рассказы, не оставившие меня равнодушным.

Отрывок:

Миссис Карпентер растирала маслом от загара плечики Сибиллы, спинку и худенькие, похожие на крылышки лопатки. Сибилла,  кое-как  удерживаясь  на огромном,  туго  надутом  мячике,  сидела  лицом  к  океану.  На  ней  был желтенький, как канарейка, купальник - трусики и лифчик, хотя в  ближайшие
девять-десять лет она еще прекрасно могла обойтись и без лифчика.
Ну вот, - сказала она. Она завинтила крышку на бутылочке с  маслом.
- Беги теперь, киска, играй. Мамочка пойдет в отель  и  выпьет  мартини  с миссис Хаббель. А оливку принесет тебе.
 Выбравшись на  волю,  Сибилла  стремглав  добежала  до  пляжа,  потом свернула к Рыбачьему  павильону.  По  дороге  она  остановилась,  брыкнула ножкой мокрый, развалившийся дворец из песка и скоро очутилась  далеко  от курортного пляжа.   Она прошла с четверть мили и вдруг понеслась бегом, прямо к дюнам  на берегу. Она добежала до места, где на спине лежал молодой человек.
 - Пойдешь купаться, Сими Гласс? - спросила она.
Юноша вздрогнул, схватился рукой за отвороты купального халата. Потом перевернулся на живот, и скрученное колбасой полотенце упало с  его  глаз. Он прищурился на Сибиллу.
 - А, привет, Сибиллочка!
 - Пойдешь купаться?

Юноша стряхнул песок с негустых волос.
- До чего у тебя  костюмчик  красивый,  прелесть.
Больше всего на свете люблю синие купальнички.
Сибилла посмотрела на него, потом - на свой выпяченный животик.
- А он желтый, - сказала она, - он вовсе желтый.
- Правда? Ну-ка подойди!
- Сибилла сделал шажок вперед.
- Ты совершенно права. Дурак я, дурак!
- Пойдешь купаться? - спросила Сибилла.
- Надо обдумать. Имей в виду, Сибиллочка, что  я  серьезно  обдумываю это предложение.

Джером Дейвид Сэлинджер (J.D. Salinger)
Хорошо ловится рыбка-бананка (1948)

     В гостинице жили девяносто семь нью-йоркцев, агентов  по  рекламе,  и
они так загрузили междугородный телефон, что  молодой  женщине  из  507-го
номера  пришлось  ждать  полдня,  почти  до  половины  третьего,  пока  ее
соединили. Но она не теряла времени зря. Она  прочла  статейку  в  женском
журнальчике - карманный формат! - под заглавием "Секс - либо радость, либо
- ад!". Она вывела пятнышко с юбки от бежевого  костюма.  Она  переставила
пуговку на  готовой  блузке.  Она  выщипнула  два  волосика,  выросшие  на
родинке. И когда телефонистка наконец позвонила, она, сидя на диванчике  у
окна, уже кончала покрывать лагом ногти на левой руке.
     Но она была не из тех, кто бросает дело из-за  какого-то  телефонного
звонка. По ее виду можно было подумать,  что  телефон  так  и  звонил  без
перерыва с того дня, как она стала взрослой.
     Телефон звонил, а она наносила  маленькой  кисточкой  лак  на  ноготь
мизинца, тщательно обводя лунку. Потом завинтила  крышку  на  бутылочке  с
лаком и, встав, помахала в воздухе левой, еще не просохшей рукой.  Другой,
уже просохшей, она взяла переполненную пепельницу с диванчика и перешла  с
ней к ночному столику - телефон  стоял  там.  Сев  на  край  широкой,  уже
оправленной  кровати,  она  после  пятого  или  шестого  сигнала   подняла
телефонную трубку.
     - Алло, - сказала она, держа  поодаль  растопыренные  пальчики  левой
руки и стараясь не касаться ими белого шелкового халатика, - на ней больше
ничего, кроме туфель, не было - кольца лежали в ванной.
     - Да Нью-Йорк, миссис Гласс, - сказала телефонистка.
     - Хорошо, спасибо, - сказала молодая женщина и  поставила  пепельницу
на ночной столик.
     Послышался женский голос:
     - Мюриель? Это ты?
     Молодая особа отвела трубку от уха:
     - Да, мама. Здравствуй, как вы все поживаете?
     - Безумно за тебя волнуюсь. Почему не звонила? Как ты, Мюриель?
     - Я тебе пробовала звонить и вчера, и позавчера вечером.  Но  телефон
тут...
     - Ну, как ты, Мюриель?
     Мюриель еще немного отодвинула трубку от уха:
     - Чудесно. Только жара ужасающая.  Такой  жары  во  Флориде  не  было
уже...
     - Почему ты не звонила? Я волновалась, как...
     - Мамочка, милая, не кричи на  меня,  я  великолепно  тебя  слышу.  Я
пыталась дозвониться два раза. И сразу после...
     - Я уже говорила папе вчера, что ты, наверно, будешь вечером звонить.
Нет, он все равно... Скажи, как ты, Мюриель? Только правду!
     - Да все чудесно. Перестань спрашивать одно и то же...
     - Когда вы приехали?
     - Не помню. В среду утром, что ли.
     - Кто вел машину?
     - Он сам, - ответила дочь. - Только не ахай. Он правил  осторожно.  Я
просто удивилась.
     - Он сам правил? Но, Мюриель, ты мне дала честное слово...
     - Мама, я же тебе  сказала,  -  перебила  дочь,  -  он  правил  очень
осторожно. Кстати, не больше пятидесяти в час, ни разу...
     - А он не фокусничал - ну, помнишь, как тогда, с деревьями?
     - Мамочка, я же тебе говорю - он правил очень  осторожно.  Перестань,
пожалуйста. Я его просила держаться посреди дороги, и  он  послушался,  он
меня понял. Он даже старался не смотреть на деревья, видно  было,  как  он
старается. Кстати, папа уже отдал ту машину в ремонт?
     - Нет еще. Запросили четыреста долларов за одну только...
     - Но, мамочка, Симор обещал папе, что он сам  заплатит.  Не  понимаю,
чего ты...
     - Посмотрим, посмотрим. А как он себя вел в машине и вообще?
     - Хорошо! - сказала дочь.
     - Он тебя не называл этой ужасной кличкой?..
     - Нет. Он меня зовет по-новому.
     - Как?
     - Да не все ли равно, мама!
     - Мюриель, мне необходимо знать. Папа говорил...
     - Ну ладно, ладно! Он меня называет  "Святой  бродяжка  выпуска  1948
года", - сказала дочка и засмеялась.
     - Ничего тут нет смешного, Мюриель. Абсолютно не смешно. Это  ужасно.
Нет, это просто очень грустно. Когда подумаешь, как мы...
     - Мама, - прервала ее дочь, - погоди, послушай. Помнишь ту книжку, он
ее прислал мне из Германии? Помнишь, какие-то немецкие стихи?  Куда  я  ее
девала? Ломаю голову и не могу...
     - Она у тебя.
     - Ты уверена?
     - Конечно. То есть она  у  меня.  У  Фредди  в  комнате.  Ты  ее  тут
оставила, а места в шкафу... В чем дело? Она ему нужна?
     - Нет. Но он про нее спрашивал по  дороге  сюда.  Все  допытывался  -
читала я ее или нет.
     - Но книга _н_е_м_е_ц_к_а_я!
     - Да, мамочка. А ему все равно, - сказала дочь  и  закинула  ногу  на
ногу. - Он говорит, что стихи написал  единственный  великий  поэт  нашего
века. Он сказал: надо было  мне  хотя  бы  достать  перевод.  Или  выучить
немецкий - вот, пожалуйста!
     - Ужас. Ужас! Нет, это так грустно... Папа вчера говорил...
     - Одну секунду, мамочка! - сказала дочь. Она пошла  к  окну  -  взять
сигареты с диванчика, закурила и снова села на кровать. - Мама? -  сказала
она, выпуская дым.
     - Мюриель, выслушай меня внимательно.
     - Слушаю.
     - Папа говорил с доктором Сиветским...
     - Ну? - сказала дочь.
     - Он все ему рассказал. По крайней мере, так он мне  говорит,  но  ты
знаешь папу. И про деревья. И про историю с окошком.  И  про  то,  что  он
сказал бабушке, когда она обсуждала, как ее надо будет хоронить, и что  он
сделал с этими чудными цветными открыточками, помнишь, Бермудские острова,
словом, про все.
     - Ну? - сказала дочь.
     - Ну и вот. Во-первых, он сказал - сущее  преступление,  что  военные
врачи выпустили его из госпиталя, честное  слово!  Он  определенно  сказал
папе, что не исключено, никак не исключено,  что  Симор  совершенно  может
потерять способность владеть собой. Честное благородное слово.
     - А здесь в гостинице есть психиатр, - сказала дочь.
     - Кто? Как фамилия?
     - Не помню. Ризер, что ли. Говорят, очень хороший врач.
     - Ни разу не слыхала!
     - Это еще не значит, что он плохой.
     - Не дерзи мне, Мюриель, пожалуйста! Мы  ужасно  за  тебя  волнуемся.
Папа даже хотел дать тебе вчера телеграмму, чтобы ты  вернулась  домой,  и
потом...
     - Нет, мамочка, домой я пока не вернусь, успокойся!
     - Мюриель, честное слово, доктор Сиветский сказала, что  Симор  может
окончательно потерять...
     - Мама, мы только что  приехали.  За  столько  лет  я  в  первый  раз
по-настоящему отдыхаю, не стану же я хватать вещички и лететь домой. Да  я
и не могла бы сейчас ехать. Я так обожглась на солнце, что еле хожу.
     - Ты обожглась? И сильно? Отчего же ты не мазалась "Бронзовым кремом"
- я тебе положила в чемодан? Он в самом...
     - Мазалась, мазалась. И все равно сожглась.
     - Вот ужас! Где ты обожглась?
     - Вся, мамочка, вся, с ног до головы.
     - Вот ужас!
     - Ничего, выживу.
     - Скажи, а ты говорила с этим психиатром?
     - Да, немножко.
     - Что он сказал? И где в это время был Симор?
     - В Морской гостиной, играл на рояле. С самого приезда он оба  вечера
играл на рояле.
     - Что же сказал врач?
     - Ничего особенного. Он сам заговорил со мной. Я сидела рядом с ним -
мы играли в "бинго", и он меня спросил - это ваш муж играет на рояле в той
комнате? Я сказала да, и он спросил - не  болел  ли  Симор  недавно?  И  я
сказала...
     - А почему он вдруг спросил?
     - Не знаю, мам. Наверно, потому, что Симор такой  бледный,  худой.  В
общем после "бинго" он и его жена пригласили  меня  что-нибудь  выпить.  Я
согласилась. Жена у него чудовище. Помнишь то жуткое вечернее  платье,  мы
его видели в витрине у Бонуита? Ты еще  сказала,  что  для  такого  платья
нужна тоненькая-претоненькая...
     - То, зеленое?
     - Вот она и была в нем! А бедра у нее! Она все ко мне приставала - не
родня ли Симор той Сюзанне Гласс, у которой мастерская на Мэдисон-авеню  -
шляпы!
     - А он то что говорил? Этот доктор?
     - Да так, ничего особенного. И вообще мы сидели в баре, шум ужасный.
     - Да, но все-таки ты ему сказала, что он хотел  сделать  с  бабусиным
креслом?
     - Нет, мамочка, никаких подробностей я ему не рассказывала. Но  может
быть, удастся с ним еще поговорить. Он целыми днями сидит в баре.
     - А он не говорил, что может так случиться - ну в общем, что у Симона
появятся какие-нибудь странности? Что это для тебя _о_п_а_с_н_о?
     - Да нет, - сказала дочь. - Видишь  ли,  мам,  для  этого  ему  нужно
собрать всякие данные. Про детство и всякое такое. Я же сказала - мы почти
не разговаривали: в баре стоял ужасный шум.
     - Ну что ж... А как твое синее пальтишко?
     - Ничего. Прокладку из-под плеч пришлось вынуть.
     - А как там вообще одеваются?
     - Ужасающе. Ни на что не похоже. Всюду блестки - бог знает что такое.
     - Номер у вас хороший?
     - Ничего. Вполне терпимо. Тот номер, где мы жили  до  войны,  нам  не
достался, - сказала дочь. - Публика в этом году жуткая. Ты бы  посмотрела,
с кем мы сидим рядом в столовой. Прямо тут же, за соседним  столиком.  Вид
такой, будто они приехали на грузовике.
     - Сейчас везде так. Юбочку носишь?
     - Она слишком длинная. Я же тебе говорила.
     - Мюриель, ответь мне в последний раз - как ты? Все в порядке?
     - Да, мамочка, да! - сказала дочка. - В сотый раз - - да!
     - И тебе не хочется домой?
     - Нет, мамочка, нет!
     - Папа вчера сказал, что он готов дать тебе денег,  чтобы  ты  уехала
куда-нибудь одна и все хорошенько обдумала. Ты могла бы совершить чудесное
путешествие на пароходе. Мы оба думаем, что тебе...
     - Нет, спасибо, - сказала дочь и села прямо. -  Мама,  этот  разговор
влетит в...
     - Только подумать, как ты ждала этого мальчишку всю  войну,  то  есть
только подумать, как все эти глупые молодые жены..
     - Мамочка, давай прекратим разговор. Симор вот-вот придет.
     - А где он?
     - На пляже.
     - На пляже? Один? Он себя прилично ведет на пляже?
     - Слушай, мама, ты говоришь про него, словно он буйно помешанный.
     - Ничего подобного, Мюриель, что ты!
     - Во всяком случае, голос у тебя такой. А он лежит на песке,  и  все.
Даже халат не снимает.
     - Не снимает халат? Почему?
     - Не знаю. Наверно, потому, что он такой бледный.
     - Боже  мой!  Но  ведь  ему  необходимо  солнце!  Ты  не  можешь  его
заставить?
     - Ты же знаешь Симора, - сказала дочь и снова скрестила ножки.  -  Он
говорит - не хочу, чтобы всякие дураки глазели на мою татуировку.
     - Но у него же нет никакой татуировки! Или он в армии себе что-нибудь
наколото?
     - Нет, мамочка, нет, миленькая, - сказала дочь  и  встала.  -  Знаешь
что, давай я тебе позвоню завтра.
     - Мюриель! Выслушай меня! Только внимательно!
     - Слушаю, мамочка! - Она переступила с ноги на ногу.
     - В ту же секунду,  как  только  он  скажет  или  сделает  что-нибудь
странное, - ну, ты меня понимаешь, немедленно звони! Слышишь?
     - Мама, но я не боясь Симора!
     - Мюриель, дай мне слово!
     - Хорошо. Даю. До свидания, мамочка! Поцелуй папу. - И  она  повесила
трубку.

     - Сими  Гласс,  Семиглаз,  -  сказала  Сибилла  Карпентер,  жившая  в
гостинице со своей мамой. - Где Семиглаз?
     - Кисонька, перестань, ты маму замучила. Стой смирно, слышишь?
     Миссис Карпентер растирала маслом от загара плечики Сибиллы, спинку и
худенькие, похожие на крылышки лопатки. Сибилла,  кое-как  удерживаясь  на
огромном,  туго  надутом  мячике,  сидела  лицом  к  океану.  На  ней  был
желтенький, как канарейка, купальник - трусики и лифчик, хотя в  ближайшие
девять-десять лет она еще прекрасно могла обойтись и без лифчика.
     - Обыкновенный шелковый платочек, но это  заметно  только  вблизи,  -
объясняла  женщина,  сидевшая  в  кресле  рядом  с  миссис  Карпентер.   -
Интересно, как это она умудрилась так его завязать. Прелесть что такое.
     - Да, наверно,  мило,  -  сказала  миссис  Карпентер.  -  Сибиллочка,
кисонька, сиди смирно.
     - А где мой Семиглаз? - спросила Сибилла.
     - Миссис Карпентер вздохнула.
     - Ну вот, - сказала она. Она завинтила крышку на бутылочке с  маслом.
- Беги теперь, киска, играй. Мамочка пойдет в отель  и  выпьет  мартини  с
миссис Хаббель. А оливку принесет тебе.
     Выбравшись на  волю,  Сибилла  стремглав  добежала  до  пляжа,  потом
свернула к Рыбачьему  павильону.  По  дороге  она  остановилась,  брыкнула
ножкой мокрый, развалившийся дворец из песка и скоро очутилась  далеко  от
курортного пляжа.
     Она прошла с четверть мили и вдруг понеслась бегом, прямо к дюнам  на
берегу. Она добежала до места, где на спине лежал молодой человек.
     - Пойдешь купаться, Сими Гласс? - спросила она.
     Юноша вздрогнул, схватился рукой за отвороты купального халата. Потом
перевернулся на живот, и скрученное колбасой полотенце упало с  его  глаз.
Он прищурился на Сибиллу.
     - А, привет, Сибиллочка!
     - Пойдешь купаться?
     - Только тебя и ждал, - сказал тот. - Какие новости?
     - Чего? - спросила Сибилла.
     - Новости какие? Что в программе?
     - Мой папа завтра прилетит на ариплане! - сказала Сибилла, подкидывая
ножкой песок.
     - Только  не  мне  в  глаза,  крошка!  -  сказал  юноша,  придерживая
Сибиллину ножку. - Да, пора бы твоему папе приехать. Я его с часу  на  час
жду. Да, с часу на час.
     - А где та тетя? - спросила Сибилла.
     - Та тетя? - Юноша стряхнул песок с негустых волос. - Трудно сказать,
Сибиллочка. Она может быть в тысяче мест. Скажем, у парикмахера.  Красится
в рыжий цвет. Или у себя в комнате - шьет куклы для бедных деток. - Он все
еще лежал ничком и теперь, сжав кулаки, поставил один кулак  на  другой  и
оперся на него подбородком. - Ты лучше  спроси  меня  что-нибудь  попроще,
Сибиллочка, - сказал он. - До чего у тебя  костюмчик  красивый,  прелесть.
Больше всего на свете люблю синие купальнички.
     Сибилла посмотрела на него, потом - на свой выпяченный животик.
     - А он желтый, - сказала она, - он вовсе желтый.
     - Правда? Ну-ка подойди!
     - Сибилла сделал шажок вперед.
     - Ты совершенно права. Дурак я, дурак!
     - Пойдешь купаться? - спросила Сибилла.
     - Надо обдумать. Имей в виду, Сибиллочка, что  я  серьезно  обдумываю
это предложение.
     - Сибилла ткнула  ногой  надувной  матрасик,  который  ее  собеседник
подложил под голову вместо подушки.
     - Надуть надо, - сказала она.
     - Ты права. Вот именно - надуть и даже сильнее, чем я намеревался  до
сих пор. - Он вынул кулаки и уперся подбородком в песок. -  Сибиллочка,  -
сказал он, - ты очень красивая. Приятно на тебя смотреть. Расскажи мне про
себя. - Он протянул руки и обхватил Сибиллины щиколотки. -  Я  козерог,  -
сказал он. - А ты кто?
     - Шэрон Липшюц говорила - ты ее посади к себе на рояльную  табуретку,
- сказала Сибилла.
     - Неужели Шэрон Липшюц так сказала?
     Сибилла энергично закивала.
     Он выпустил ее ножки, скрестил руки и прижался щекой к правому локтю.
     - Ничего не поделаешь, - сказал он, - сама знаешь, как  этот  бывает,
Сибиллочка. Сижу, играю.  Тебя  нигде  нет.  А  Шэрон  Липшюц  подходит  и
забирается на табуретку рядом со мной. Что же - столкнуть ее, что ли?
     - Столкнуть.
     - Ну, нет. Нет! Я на это  не  способен.  Но  знаешь,  что  я  сделал,
угадай!
     - Что?
     - Я притворился, что это ты.
     Сибилла сразу нагнулась и начала копать песок.
     - Пойдем купаться! - сказала она.
     - Так и быть, - сказал ее собеседник. - Кажется, на это я способен.
     - В другой раз ты ее столкни! - сказала Сибилла.
     - Кого это?
     - Ах, Шэрон Липшюц! Как это ты все время про нее вспоминаешь? Мечты и
сны...  -  Он  вдруг  вскочил  на  ноги,  взглянул  на  океан.  -  Слушай,
Сибиллочка,   знаешь,   что   мы   сейчас   сделаем.   Попробуем   поймать
рыбку-бананку.
     - Кого?
     - Рыбку-бананку, - сказал он и развязал полы халата. Он  снял  халат.
Плечи у него были белые, узкие,  плавки  -  ярко-синие.  Он  сложил  халат
сначала пополам,  в  длину,  потом  свернул  втрое.  Развернув  полотенце,
которым перед тем закрывал себе глаза, он разостлал его на песке и положил
на него свернутый халат. Нагнувшись, он поднял надувной матрасик и засунул
его подмышку. Свободной левой рукой он взял Сибиллу за руку.
     Они пошли к океану.
     - Ты-то уж наверняка не раз видела рыбок-бананок? - спросил он.
     Сибилла покачала головой.
     - Не может быть! Да где же ты живешь?
     - Не знаю! - сказала Сибилла.
     - Как это не знаешь? не может быть! Шэрон Липшюц и то знает, где  она
живет, а ей тоже всего три с половиной!
     Сибилла  остановилась  и  выдернула  руку.  Потом  подняла  ничем  не
приметную ракушку и стала рассматривать с  подчеркнутым  интересом.  Потом
бросила ее.
     - Шошновый лес, Коннетикат, - сказала она  и  пошла  дальше,  выпятив
животик.
     - Шошновый лес, Коннетикат, - повторил ее спутник. - А  это  случайно
не около Соснового леса, в Коннектикуте?
     Сибилла посмотрела на него.
     - Я там живу! - сказала она нетерпеливо.  -  Я  живу,  шошновый  лес,
Коннетикат. - Она пробежала  несколько  шажков,  подхватила  левую  ступню
левой же рукой и запрыгала на одной ножке.
     - До чего ты все хорошо  объяснила,  просто  прелесть,  -  сказал  ее
спутник.
     Сибилла выпустила ступню.
     - Ты читал "Негритенок Самбо"? - спросила она.
     - Как странно, что ты меня об этом спросила, - сказал ее  спутник.  -
Понимаешь, только вчера вечером я его дочитал. - Он нагнулся, взял ручонку
Сибиллы. - Тебе понравилось? - спросил он.
     - А тигры бегали вокруг дерева?
     - Да-а, я даже подумал: когда же они остановятся? В  жизни  не  видел
столько тигров.
     - Их всего шесть, - сказала Сибилла.
     - Всего? - переспросил он. - По-твоему, это мало?
     - Ты любишь воск? - спросила Сибилла.
     - Что? - переспросил он.
     - Ну, воск.
     - Очень люблю. А ты?
     Сибилла кивнула.
     - Ты любишь оливки? - спросила она.
     - Оливки? Ну, еще бы! Оливки с воском. Я без них ни шагу!
     - Ты любишь Шэрон Липшюц? - спросила девочка.
     - Да. Да, конечно, - сказал ее спутник. - И особенно я  ее  люблю  за
то, что она никогда  не  обижает  маленьких  собачек  у  нас  в  холле,  в
гостинице. Например, карликового бульдожку той дамы, из Канады. Ты,  может
быть, не поверишь, но есть  такие  девочки,  которые  любят  тыкать  этого
бульдожку палками. А вот Шэрон  -  никогда.  Никого  она  не  обижает,  не
дразнит. За это я ее люблю.
     Сибилла помолчала.
     - А я люблю жевать свечки, - сказала она наконец.
     - Это все любят, - сказал  ее  спутник,  пробуя  воду  ногой.  -  Ух,
холодная!  -  Он  опустил  надувной  матрасик  на  воду.  -  Нет,  погоди,
Сибиллочка. Давай пройдем подальше.
     Они пошли вброд, пока вода не дошла Сибилле  до  пояса.  Тогда  юноша
поднял ее на руки и положил на матрасик.
     - А ты никогда не носишь купальной шапочки, не закрываешь головку?  -
спросил он.
     - Не отпускай меня! - приказала девочка. - Держи крепче!
     - Простите, мисс Карпентер. Я свое дело знаю, - сказал ее спутник.  -
А ты лучше смотри в воду, карауль рыбку-бананку. Сегодня  отлично  ловится
рыбка-бананка.
     - А я их не увижу, - сказала девочка.
     - Вполне понятно. Это очень странные  рыбки.  Очень  странные.  -  Он
толкал матрасик вперед. Вода еще не дошла ему до груди. - И  жизнь  у  них
грустная, - сказал он. - Знаешь, что они делают, Сибиллочка?
     Девочка покачала головой.
     - Понимаешь, они заплывают в пещеру, а там - куча бананов. Посмотреть
на них, когда они туда заплывают, - рыбы как рыбы. Но там они  ведут  себя
просто по-свински. Одна такая рыбка-бананка заплыла в банановую  пещеру  и
съела там семьдесят восемь бананов. - Он подтолкнул плотик  с  пассажиркой
еще ближе к горизонту. - И конечно, они от этого так раздуваются,  что  им
никак не выплыть из пещеры. В двери не пролезают.
     - Дальше не надо, - сказала Сибилла. - А после что?
     - Когда после? О чем ты?
     - О рыбках-бананках.
     - Ах, ты хочешь сказать - после того как они так  наедаются  бананов,
что не могут выбраться из банановой пещеры?
     - Да, сказала девочка.
     - Грустно мне об этом говорить, Сибиллочка. Умирают они.
     - Почему - спросила Сибилла.
     - Заболевают банановой лихорадкой. Страшная болезнь.
     - Смотри, волна идет, - сказала Сибилла с тревогой.
     - Давай ее не замечать, - сказал он, - давай презирать ее. Мы с тобой
гордецы. - Он взял в руки Сибиллины щиколотки и нажал вниз. Плотик подняло
на гребень волны. Вода залила светлые волосики  Сибиллы,  но  в  ее  визге
слышался только восторг.
     Когда плотик выпрямился, она отвела со лба прилипшую мокрую прядку  и
заявила:
     - А я ее видела!
     - Кого, радость моя?
     - Рыбку-бананку.
     - Не может быть! - сказал ее спутник. - А у нее были во рту бананы?
     - Да, - сказала Сибилла. - Шесть.
     Юноша вдруг схватил мокрую ножку Сибиллы - она свесила ее с плотика -
и поцеловал пятку.
     - Фу! - сказала она.
     - Сама ты "фу!" Поехали назад! Хватит с тебя?
     - Нет!
     - Жаль, жаль! - сказал он и подтолкнул плотик к берегу,  где  Сибилла
спрыгнула на песок. Он взял матрасик подмышку и понес на берег.
     - Прощай! - крикнула Сибилла и без  малейшего  сожаления  побежала  к
гостинице.
     Молодой человек  надел  халат,  плотнее  запахнул  отвороты  и  сунул
полотенце в карман. Он поднял мокрый, скользкий, неудобный матрасик и взял
его под мышку. Потом пошел один по горячему, мягкому песку к гостинице.
     В подвальном этаже - дирекция отеля просила  купальщиков  подниматься
наверх только оттуда - какая-то женщина с намазанным цинковой мазью  носом
вошла в лифт вместе с молодым человеком.
     - Я вижу, вы смотрите на мои ноги, - сказал он, когда лифт подымался.
     - Простите, не расслышала, - сказала женщина.
     - Я сказал: вижу, вы смотрите на мои ноги.
     - Простите, но я смотрела на пол! - сказала женщина и  отвернулась  к
дверцам лифта.
     - Хотите смотреть мне на ноги,  так  и  говорите,  -  сказал  молодой
человек. - Зачем это вечное притворство, черт возьми?
     - Выпустите меня, пожалуйста! - торопливо сказала женщина лифтерше.
     Дверцы открылись, и женщина вышла не оглядываясь.
     - Ноги у меня совершенно нормальные, не вижу никакой  причины,  чтобы
так на них глазеть, - сказал молодой человек. - Пятый, пожалуйста. - И  он
вынул ключ от номера из кармана халата.
     Выйдя на пятом этаже, он прошел по коридору  и  открыл  своим  ключом
двери 507-го номера. Там пахло новыми  кожаными  чемоданами  и  лаком  для
ногтей.
     Он посмотрел на молодую женщину - та спала на одной из  кроватей.  Он
подошел к своему чемодану, открыл его и  достал  из-под  груды  рубашек  и
трусов трофейный пистолет. Он  достал  обойму,  посмотрел  на  нее,  потом
вложил обратно. Он взвел курок.  Потом  подошел  к  пустой  кровати,  сел,
посмотрел на молодую женщину, поднял пистолет и пустил себе пулю в  правый
висок. 

Недолго простоял подаренный Ужгороду Сергеем Ратушняком "Кислотный Медвед" на площади
Шандора Петефи. Торжественно открытая 1-го сентября ныне уже экс-мером, сегодня скульптура имеет плачевный вид:

 И ведь - уверен -  не  потомки грубых гуннов его свалили, а наша, родная славянская быкота.

Маленькая победа здравого смысла (боюсь, скорее из желания нагадить мудаку  Ратушняку, чем из чуйства справедливости):

"Ужгородская прокуратура опротестовала "сухой закон" экс-мэра Ратушняка

1 октября нынешнего года по инициативе тогдашнего мэра областного центра Закарпатья С.Ратушняка, исполком Ужгородского городского совета принял решение ограничить  продажу водки и вина в розничной торговой сети города.  Было запрещено торговать подакцизными видами алкогольных напитков с 22.00 до 10.00. Запрет не касался продажи пива и слабоалкогольных напитков, а также реализации спиртного в кафе и ресторанах. Ужгородская прокуратура опротестовала решение Ужгородского горисполкома №314 "Об ограничении реализации алкогольных напитков".  Соответственно, согласно закону, оно утратило действие и отныне  алкоголь в магазинах города можно снова продавать (и покупать) круглые сутки, сообщает в своем ЖЖ журналист Ярослав Гулан*.

В "избе-читальне" выходного дня я продолжу знакомство публики с творчеством оригинального и недооценённого у нас британского писателя Саки (Гектора Хью Монро). Сегодня у нас рассказ на злобу дня. В ожидании развязки в Минске, с оглядкой на зреющий бунт "спартаковцев" и иных несогласных в России -  да и нам бы Майдан-2 (но уже посуровее) ой как не помешал бы - история о божественном хорьке по имени Средни Ваштар кажется весьма  поучительной. Особенно - для Жемчужных Прапорщиков, непочтительно отзывающихся об этих зверьках (см. видео).

 

Конрадину было    десять    лет,    когда    доктор   выразил
профессиональное мнение,  что мальчик не проживет еще  пять  лет.
Доктор был неуверенный и истощенный, с ним считались мало, однако
его мнение подтвердила миссис ДеРопп,  с которой считались  почти
во всем.  Миссис  ДеРопп доводилась Конрадину двоюродной сестрой и
опекуншей и в его глазах она  представляла  те  три  пятых  мира,
которые необходимы,  неприятны  и  реальны;  другие  две  пятых в
вечном антагонизме с предыдущими были сотканы в его  воображении.
В один  из  тяжелых дней Конрадин посчитал,  что следует уступить
одолевающему давлению утомительных и необходимых вещей, таких как
болезнь, изнеживающие   ограничения   и   длящаяся  тупость.  Без
собственного воображения,  которое,  пришпоренное   одиночеством,
бурно разрасталось, он бы уступил уже давным давно.
    Миссис ДеРопп никогда, даже в моменты наивысшей честности, не
признавалась себе,  что она не любит Конрадина,  хотя должно быть
смутно сознавала,  что расстраивать его "для его же  блага"  было
долгом, который   она   не  находила  особенно  скучным. Конрадин
ненавидел ее с отчаянной  искренностью,  которую  в  совершенстве
скрывал. Те   маленькие   удовольствия,   которые  ему  удавалось
добывать себе,  получали добавочный пряный вкус  от  вероятности,
что они  не  нравились  бы  его  стражнице,  и  от могущества его
воображения, в котором она оказывалась заперта - нечистая  тварь,
которой не найти выхода.
    В скучном,  безрадостном саду,  на который выходило так много
окон, готовых  открыться  с  требованием  не  делать  того или не
делать этого или с напоминанием, что пора принимать лекарства, он
находил мало  привлекательного.  Несколько  стоящих там фруктовых
деревьев были заботливо посажены вне его досягаемости, словно это
были редкие представители своих видов,  цветущие в сухой пустыне;
вероятно, было бы трудно найти  торговца,  который  предложил  бы
десять шиллингов  за  весь их годовой урожай.  Однако,  в забытом
углу располагался заброшенный сарай для инструментов внушительных
пропорций, почти  скрытый за мрачным кустарником,  и в его стенах
Конрадин обрел гавань,  выполнявшую в различные моменты его жизни
то роль игровой комнаты,  то роль собора. Он населил его легионом
знакомых фантомов,  вызванных  к   жизни   частично   фрагментами
истории, а частично собственным воображением;  однако,  сарай мог
также похвастать двумя поселенцами из плоти и крови. В одном углу
жила курица  с  зазубренным  плюмажем,  которой  мальчик расточал
любовь, не находящую иначе другого выхода.  Еще далее в  полутьме
стояла гигантская  клетка,  разделенная  на  два отсека,  один из
которых был забран частой  железной  решеткой.  Это  было  жилище
громадного хорька,  которого  знакомый  мальчишка,  сын  мясника,
притащил как-то контрабандой вместе с клеткой и со всем прочим  в
его нынешнюю  квартиру в обмен на длительно и тайно откладываемый
запас серебряной мелкой монеты.  Конрадин страшно боялся  гибкого
острозубого зверя, но он был его самым ценным владением. Само его
присутствие в сарае  для  инструментов  было  тайной  и  страшной
радостью, которую  следовало тщательно охранять от того,  чтобы о
ней узнала Женщина,  как он  про  себя  называл  свою  двоюродную
сестру. И в один из дней,  только Небо знает из какого материала,
он сплел зверю чудесное имя,  и с этого мгновения зверь  вырос  в
Бога и  религию.  Женщина  предавалась  религии  раз  в  неделю в
близлежащей церкви  и  брала  Конрадина  с  собой,  но  для  него
церковная служба была чужим ритуалом. Каждый четверг в полутемной
и затхлой тишине  сарая  для  инструментов  он  с  мистическим  и
детально разработанным церемониалом поклонялся деревянной клетке,
где проживал Средни Ваштар,  громадный хорек.  Красные цветы в их
сезон и  алые  ягоды  в  зимнее  время приносились в жертву в его
святилище, ибо он  был  Богом,  вызывавшим  особое  напряжение  в
яростно нетерпеливой  стороне  вещей  в противоположность религии
Женщины, которая,  насколько мог обозреть Конрадин, весьма сильно
продвинулась в   противоположном   направлении.   А   по  большим
праздникам перед его клеткой рассыпался толченый мускатный орех  и
важной частью этого жертвоприношения было то,  что мускат являлся
краденым. Подобные  праздники  случались  нерегулярно  и  главным
образом отмечали   некоторые   происходящие  события.  По  одному
случаю, когда мисс ДеРопп три дня страдала от острой зубной боли,
Конрадин продолжал праздновать все три дня и почти добился успеха,
убеждая самого  себя,  что  за  ее  зубную  боль   несет   личную
ответственность Средни  Ваштар.  Если  бы  болезнь продлилась еще
день, то могли бы кончиться запасы мускатного ореха.
    Курица никогда  не принимала участия в культе Средни Ваштара.
Конрадин давно пришел к  выводу,  что  она  анабаптистка.  Он  не
претендовал, что   имеет   хоть   малейшее   понятие,  что  такое
анабаптизм, но  втайне  надеялся,  что  это  круто  и  не   очень
респектабельно. Мисс   ДеРопп   было   той  основой,  на  которой
базировалось его презрение к респектабельности.
    Через некоторое  время  поглощенность  Конрадина  сараем  для
инструментов начала привлекать внимание его стражницы.  "Для него
вредно даром проводить там время в любую погоду", живо решила она
и как-то утром объявила за завтраком,  что назавтра курица  будет
продана и унесена. Она уставилась на Конрадина своими близорукими
глазами, ожидая  вспышки  ярости  и  горя,  которую  готова  была
подавить потоком великолепных заповедей и увещеваний. Но Конрадин
не ответил ничего:  нечего было говорить.  Наверное, что-то в его
побелевшем лице вызвало у нее приступ малодушия, ибо к вечернему
чаю на столе был торт, деликатес, который обычно она запрещала на
основании того, что он ему вреден, и потому что его приготовление
"требует хлопот" - ужасный недостаток в глазах  женщины  среднего
класса.
    "Я думала,  ты любишь торты",  воскликнула  она  с  обиженным
выражением лица, заметив, что он ни к чему не притронулся.
    "Иногда", сказал Конрадин.
    Этим вечером в поклонении Богу сарая в клетке была инновация.
Конрадин имел обыкновение петь хвалы, сегодня вечеров он просил о
милости.
    "Сделай для меня одно дело, Средни Ваштар."
    Дело не  было  особенно  трудным.  Так  как Средни Ваштар был
Богом, он должен был это знать. И всхлипнув при взгляде на другой
пустой угол, Конрадин возвратился в мир, который так ненавидел.
    И каждую ночь в желанной  темноте  своей  спальни,  и  каждый
вечер в  полутьме  сарая для инструментов звучала горькая литания
Конрадина: "Сделай для меня одно дело, Средни Ваштар."
    Мисс ДеРопп заметила, что визиты в сарай не прекратились, и в
один из дней она совершила для инспекции далекое путешествие.
    "Что ты  держишь  в  запертой  клетке?",  спросила она.  "Мне
кажется, это морские свинки. Я хочу, чтобы всех их убрали."
    Конрадин плотно  сжал губы,  но Женщина до тех пор обыскивала
его спальню,  пока  не  нашла  заботливо  припрятанный  ключ,   и
немедленно замаршировала к сараю,  чтобы завершить свое открытие.
Стоял холодный день,  и Конрадину было приказано оставаться дома.
Только из  дальнего  окна  столовой можно было разглядеть дверь в
сарай и именно там устроился Конрадин.  Он  увидел,  как  Женщина
вошла, а  потом  вообразил,  как  она открывает дверь в священную
клетку и всматривается близорукими глазами  в  густую  соломенную
постель, где  прячется  его  Бог.  Наверное,  со своей бестактной
нетерпеливостью она тыкает солому.  И Конрадин  в  последний  раз
страстно выдохнул свою мольбу.  Но еще молясь,  он понял,  что не
верит. Он знал,  что Женщина сейчас вернется  с  кривой  улыбкой,
которую он  так  ненавидел  на  ее  лице,  и что через час-другой
садовник унесет его чудесного Бога,  не  Бога  больше,  а  просто
коричневого хорька  в  клетке.  И  он  знал,  что  Женщина всегда
одержит триумф,  как одерживает триумф сейчас,  и  что  он  будет
расти еще  более  болезненным  от ее пестования,  доминирования и
превосходящей мудрости,  пока в один прекрасный день с ним больше
уже ничего  не  будет  происходить  и доктор окажется прав.  И от
жгучей боли и унижения собственного поражения он начал  громко  и
вызывающе петь гимн своему грозному идолу:
        "Средни Ваштар идет вперед.
        Его мысли красны, его зубы белы.
        Враги призывают к миру.
        Но он несет им смерть.
        Средни Ваштар Великолепный."
А потом он вдруг прекратил свое пение и ближе приникнул к оконной
раме. Дверь в сарай все стояла нараспашку,  как была оставлена, и
медленно текли  минуты.  Это были долгие минуты,  но тем не менее
они текли.  Он следил,  как скворцы бегали  и  летали  небольшими
группами по  лужайке;  он  снова  и снова пересчитывал их,  одним
глазом всегда оставаясь на колеблющейся двери. Горничная с кислым
лицом пришла  накрыть  стол к чаю,  а Конрадин все стоял,  ждал и
следил. Надежда по миллиметрам поднималась в его сердце и  теперь
победный взгляд  начал поблескивать в его глазах,  которые до сих
пор знали только печальное терпение поражения.  Почти не дыша,  с
тайным ликованием,  он  снова начал пэон победы и опустошения.  И
наконец, его  глаза  были  вознаграждены:  из  двери  выскользнул
длинный низкий желто-коричневый зверь с глазами, помаргивающими в
слабеющем дневном свете,  и темными влажными  пятнами  на  шерсти
вокруг челюстей  и  на  шее.  Конрадин Упал на колени.  Громадный
хорек проложил путь к небольшому ручью у подножия  сада,  полакал
секунду, потом пересек маленький дощатый мостик и исчез из вида в
кустах. Таким был уход Средни Ваштара.
    "Чай готов",  сказала  горничная  с  кислым  лицом,  "где  же
госпожа?"
    "Oна недавно пошла в сарай", ответил Конрадин.
    И когда девушка пошла звать госпожу к чаю, Конрадин выудил из
ящика буфета  вилку для тостов и начал самостоятельно поджаривать
тост из кусочка хлеба.  И во время его поджаривания,  намазывания
толстым слоем  масла  и медленным удовольствием поедания Конрадин
прислушивался к шумам и  к  тишине,  которые  короткими  спазмами
ниспадала за  дверью  столовой.  Громкий глуповатый визг девушки,
ответный хор удивленных восклицаний из области кухни,  нестройные
звуки шагов и торопливые призывы о помощи снаружи, а потом, после
некоторого затишья,  испуганные всхлипывания и  неровная  поступь
тех, кто нес в дом тяжелый груз.
    "Скажите кто-нибудь бедному ребенку!  Ради бога, я не могу!",
воскликнул хриплый  голос.  И пока они обсуждали между собой этот
вопрос, Конрадин приготовил себе еще один тост.

==== 

В 1981 году по мотивам рассказа был снят короткометражный фильм. За наводку спасибо кинолюбителю с ником ABlare

 

Этот год я закрываю рассказом "нашего всего", Светоча Современной Русской Словесности, Виктора Олеговича Пелевина. Вниманию публики предлагается его рассказ более чем десятилетней давности - "Святочный киберпанк или "рождественская ночь-117.DIR"
Прошу обратить внимание на образчик роскоши тех времён - упомянутый в рассказе компьютер "Пентиум-100". На фото  - такой же. И у меня такой был, много я на нём поработал. Да, всё течёт, всё меняется...

 

В общем, всем, кто меня  читает - сбычи мечт в ближайшем грядущем! 

 

            Виктор Пелевин. Святочный киберпанк или "рождественская ночь-117.DIR"

       Не  надо  быть  специалистом по так называемой культуре,
чтобы заметить общий практически для  всех  стран  мира  упадок
интереса  к  поэзии.  Возможно,  это  связано  с  политическими
переменами,  случившимися  в  мире   за   последние   несколько
десятилетий.  Поэзия,  далекий  потомок  древней заклинательной
магии, хорошо приживается при деспотиях и тоталитарных  режимах
в  силу  своеобразного  резонанса  - такие режимы, как правило,
сами имеют магическую природу и поэтому  способны  естественным
образом питать другое ответвление магии. Но перед лицом (вернее
лицами)   трезвомыслящей   гидры   рынка   поэзия   оказывается
бессильной и как бы ненужной.
       Но  это,  к  счастью,  не  означает ее гибели. Просто из
фокуса общественного интереса  она  смещается  на  его  далекую
периферию  -  в пространство университетских кампусов, районных
многотиражек, стенгазет, капустников и вечеров  отдыха.  Больше
того, нельзя даже сказать, что она совсем покидает этот фокус -
ей все же удается сохранить свои позиции и  в  той  раскаленной
области,    куда   направлен   блуждающий   и   мутный   взгляд
человечества. Поэзия живет в названиях автомобилей, гостиниц  и
шоколадок,   в   именах,   даваемых   кораблям,   гигиеническим
прокладкам и компьютерным вирусам.
       Последнее,  пожалуй,  удивительнее  всего. Ведь по своей
природе  компьютерный  вирус  не  что   иное,   как   бездушная
последовательность     комманд     микроассеблера,    незаметно
прилепляющаяся к другим программам,  чтобы  в  один  прекрасный
день взять и превратить компьютер в бессмысленную груду металла
и пластмассы. И вот этим программам-убийцам  дают  имена  вроде
"Леонардо",  "Каскад",  "Желтая  роза"  и  так далее. Возможно,
поэтичность  этих  имен  есть  не  что  иное,  как  возврат   к
упоминавшейся   заклинательной  магии;  возможно,  это  попытка
как-то  очеловечить,  одушевить  и   умилостивить   мертвый   и
всемогущий  полупроводниковый  мир,  проносящиеся  по  которому
электронные импульсы определяют человеческую судьбу. Ведь  даже
богатство,  к  которому всю жизнь стремится человек, в наши дни
означает не подвалы,  где  лежат  груды  золота,  а  совершенно
бессмысленную   для   непосвященных  цепочку  нулей  и  единиц,
хранящуюся  в  памяти  банковского  компьютера,  и  все,   чего
добивается  самый  удачливый предприниматель за полные трудов и
забот годы перед  тем,  как  инфаркт  или  пуля  вынуждают  его
перейти    к   иным   формам   бизнеса,   так   это   изменения
последовательности        зарядов        на        каком-нибудь
тридцатидвухэмиттерном  транзисторе  из  чипа, который так мал,
что и раглядеть-то его можно только в микроскоп.
      Поэтому нет ничего удивительного, что компьютерный вирус,
полностью  парализовавший  на  несколько  дней  жизнь  большого
русского  города  Петроплаховска,  был  назван  "Рождественская
Ночь". ( В программах- антивирусах  и  компьютерной  литературе
его обычно обозначают как "РН-117.DIR" - что означают эти цифры
и латинские буквы, мы не знаем.)  Но  название  "Рождественская
Ночь"  нельзя  считать  чистой  данью  поэзии.  Дело в том, что
некоторые  вирусы  срабатывают   в   определенное   время   или
определенный  день - так, например, вирус "Леонардо" должен был
совершить свое черное дело в день рождения Леонардо  да  Винчи.
Точно  так  же  вирус "Рождественская Ночь" выходил из спячки в
ночь под Рождество. Что касается его действия, то мы попытаемся
описать  его  как  можно  проще,  не  углубляясь  в технические
подробности - в конце концов, только специалисту  интересно,  в
какой  кластер "РН-117.DIR" записывал свое тело и как именно он
видоизменял таблицу расположения файлов. Для нас  важно  только
то,  что  этот  вирус  разрушал  хранящиеся  в  компьютере базы
данных, причем делал это довольно необычным способом - инфомация
не  просто  портилась  или  стиралась, а как бы перемешивалась,
причем очень аккуратно.
       Представим себе компьютер, стоящий где-нибудь в мэрии, в
котором собраны все сведения о жизни города  (как  это,  кстати
сказать,   и   было  в  Петроплаховске).  Пока  этот  компьютер
исправен,  его  память  похожа  на  собранный  кубик  Рубика  -
допустим,  на  синей  стороне  хранятся какие-нибудь сведения о
коммунальных службах, на красной - данные о городском  бюджете,
на  желтой - личный банк данных мэра, на зеленой - его записная
книжка, и  так  далее.  Так  вот,  активизируясь,  "РН-117.DIR"
начинал    вращать    грани    этого   кубика   сумасшедшим   и
непредсказуемым образом, но все клетки при этом  сохранялись  и
сам  кубик  тоже. Если продолжить эту аналогию, то антивирусные
программы, проверяя память компьютера на наличие вируса, как бы
измеряют  грани  этого  кубика,  и  если  они не изменяются, то
делается вывод, что вирусов в  компьютере  нет.  Поэтому  любые
ревизоры  диска  и  даже новейшие эвристические анализторы были
бессильны   против   "РН-117.DIR";   неизвестный   программист,
вставший  по непонятной причине на путь абстрактого зла, создал
настоящий   маленький   шедевр,    удостоившийся    скупой    и
презрительной   похвалы   самого  доктора  Лозинского,  высшего
авторитета в области компьютерной демонологии.
      Об авторе вируса ничего не известно. Ходили слухи, что им
был тот самый сумасшедший инженер Герасимов, по  делу  которого
впервые  в практике петроплаховского горсуда был применен закон
об охране животных. Дело это было громким, так что  напомним  о
нем  только  в  самых  общих  чертах.   Герасимов,  человек  от
рождения психически неуравновешенный и к тому же относящийся  к
той  немногочисленной  прослойке  нашего  общества,  которая не
поняла и не приняла реформ, ненавидел все те ростки  грядущего,
которые пробиваются к солнцу сквозь многослойный асфальт нашего
печального бытия.  На этой  почве  у  него  и  развилась  мания
преследования:  для  него самым главным символом произошедших в
стране  перемен  почему-то  стал  бультерьер.   Возможно,   это
связано  с  тем,  что  в  шестнадцатиэтажном  доме, где он жил,
многие обзавелись собакой этой популярной породы, и,  спускаясь
в  лифте,  Герасимов  много  раз  оказывался  в  обществе трех,
четырех, а иногда и пяти бультерьеров  одновременно.  Кончилось
это   тем,   что  Герасимов,  распродав  свое  немногочисленное
имущество и войдя в серьезные для человека его  средств  долги,
тоже приобрел себе бультерьера.
        Соседи   сначала  очень  обрадовались  такой  перемене,
произошедшей с Герасимовым. С первого взгляда казалось, что она
свидетельствует  о  серьезном желании человека приспособиться к
изменившимся обстоятельствам и начать наконец жить  в  ногу  со
временем. Но, когда выяснилось, какое имя Герасимов дал собаке,
любители животных из его дома были просто  шокированы.  Дело  в
том,  что  он  назвал  своего  бультерьера  "Муму".  По вечерам
Герасимов стал ходить на прогулки к близлежащей реке и, бывало,
подолгу  простаивал  на  берегу,  глядя  в  середину  потока  и
напряженно  о  чем-то  думая.  Муму  резвилась  рядом,   иногда
подбегая к хозяину, чтобы потереться о его ногу и поглядеть ему
в лицо своими доверчивыми красными глазками.
       Собаководы  того дома, где вил Герасимов, нашли, что эти
прогулки носят явно демонстративный характер.  Кончилось  дело,
как  известно,  судом;  вмешался сам мэр Петроплаховска, бывший
страстным любителем бультерьеров, и Герасимов был лишен прав на
животное.
       -  Герасимову ненавистно все то, что олицетворяет Муму,-
сказал  на  суде  государственный  обвинитель,-  точнее,   Муму
олицетворяет  все  то,  что  ненавистно  Герасимову. А ведь для
тысяч и тысяч  россиян  бультерьер  стал  синонимом  жизненного
успеха,  оптимизма, веры в возрождение новой России!  Герасимов
тянет свои лапы к Муму только потому, что они слишком  коротки,
чтобы  дотянуться  до  тех,  кого этот пес символизирует. Но мы
требуем лишить его прав на животное не  из-за  этих  убеждений,
как  бы  мы к ним ни относились, нет - мы требуем этого потому,
что бедному псу угрожает опасность!
       Герасимов  проиграл  процесс.  Муму,  взятую  под защиту
закона,     предполагалось      отправить      в      элитарный
спецсобакоприемник,   где   коротают   свой   век  бультерьеры,
питбульмастифы и волкодавы погибших капитанов  бизнеса;  деньги
на  содержание  Муму  и на специальную клетку, в которой собаку
должны были отправить по почте, выделил лично мэр.
       Возможно,  поэтому  и  возник  слух,  что  это Герасимов
написал "РН-177.DIR", чтобы  отомстить  мэру.  Нам  эта  версия
представляется  крайне  маловероятной.  Во-первых, программист,
 способный написать вирус уровня "Рождественской Ночи", вряд  ли
стал бы вымещать свою злобу и зависть к чужому достатку на ни в
чем  не  повинном  бультерьере  -  он,  без  сомнения,  был  бы
достаточно  состоятельным  человеком,  чтобы  завести себе хоть
десять бультерьеров. Во- вторых, Герасимов ни разу не появлялся
в  мэрии,  а возможность заразить компьютер таким вирусом через
"интернет" крайне сомнительна. И в-третьих, что само главное, в
версии  об авторстве Герасимова начисто отсутствует логика. Как
говорил на суде обвинитель, Герасимов протянул свои лапы к Муму
именно  потому  ,  что  они были слишком коротки, чтобы тронуть
кого-нибудь, кто мог как следует дать по этим лапам.  Герасимов
был  слишком  трусоват,  чтобы  решиться  задеть кого-нибудь из
имеющих  реальную  власть.  А  мэр   Петроплаховска   Александр
Ванюков,  больше известный в городе под кличкоий Шурик Спиноза,
такую власть, безусловно, имел. Кстати, эту кличку  он  получил
вовсе  не  из-за  своих  увлечений  философией, а потому, что в
самом начале своей карьеры  убил  несколько  человек  вязальной
спицей.
        Ванюков   был   одним   из   трех   человек,  державших
Петроплаховск. (Воображение  так  и  рисует  трех   мускулистых
атлантов,  держащих  на плечах ломоть земли, покрытый улицами и
домами. Ограничимся рассказом  о  Ванюкове  -  просто  никакого
отношения к нашей истории они не имеют.) Ванюков контролировал,
главным образом, проституцию, торговлю и наркобизнес; зачем ему
понадобилось  в  дополнение  к  этим  делам взаваливать себе на
плечи еще  и  обязанности  мэра,  никто  толком  не  знает.  Но
представить, как у него могло зародиться такое желание, можно -
должно  быть,  возвращаясь  из  бани  в  офис,  он  разглядывал
серо-коричневые   домики  родного  города  сквозь  тонированное
стекло лимузина и  случайно  увидел  плакат,  зовущий  всех  на
выборы   мэра.  Говорят,  у  Ванюкова  была  привычка  теребить
пуговицы -  вот  так  он,  наверно,  поигрывал  с  какой-нибудь
пуговицей  на  штанах  или пиджаке и вдруг подумал, что гораздо
лучше было бы отстегивать себе, чем какому-то мэру.
        Остальное   уже  было  делом  техники.  Приняв  решение
баллотироваться в мэры, Ванюков первым делом  провел  совещание
со  своими  "барсиками"  (так  называется  человек,  курирующий
проституцию   на   территории   городского   района;   примерно
соответсвует  капитану  милиции). Он объяснил им, что если хоть
один из них не мобилизует всех подконтрольных  ему  девушек  на
агитационные  мероприятия,  то  он,  Васюков, возьмет вязальную
спицу  и  лично  сделает  такого  барсика  муркой.   Дальнейшее
объяснил  референт  Ванюкова:  все  участницы  агитации  должне
выглядеть целомудренно и невинно и ни в коем случае не ходить в
брюках,  так  как  это  может  отпугнуть пожилых людей и вообще
консервативную часть электората.
        Из   Москвы  за  большие  деньги  был  выписан  теневой
специалист по постановке предвыборной кампании. Ванюков  слышал
много историй о том, как этот специалист организовал в соседнем
Екатеринодыбинске предвыборную кампанию в Госдуму  для  местной
"крестной  мамаши" Дарьи Сердюк; особый упор в кампании делался
на борьбу с организованной  преступностью,  а  главный  лозунг,
растиражированный   на   тысячах   листовок,  звучал  так:  "От
обнаглевшего ворья один рецепт - Сердюк Дарья!"
       Ванюков попросил специалиста организовать для него нечто
подобное.  Специалист взял  неделю  на  изучение  обстановки  и
представил   в  конце  ее  развернутый  анализ  психологической
ситуации в  городе  -  целую  папку  с  какими-то  раздвоенными
графиками,   таблицами   и  разбитыми  на  сектора  кругами.  В
результате опросов общественного мнения  в  городе  выяснилось,
что  в  отличие  от  Екатеринодыбинска,  где  среди избирателей
действительно  очень  сильна  была   ненависть   к   мафии,   в
Петроплаховске,  получавшем  большие доходы от туризма, жителям
был скорее  свойствен  какой-то  неопределенный  шовинизм;  они
ненавидели   некоторых  абстрактных  "сволочей"  и  "говнюков",
которые совсем "сели на шею" и "не дают  житья".  На  вопрос  о
том,  что  же  это за сволочи, жители обычно пожимали плечами и
говорили: "Да кто же их не знает? Уж  известно,  кто".  Поэтому
избирательную   кампанию   предлагалось  проводить  под  знаком
готовности  мэра  противостоять  этим  "сволочам",   не   особо
конкретезируя, кто это такие, чтобы не произошло, как выразился
специалист    "секционирования    электората".    В    качестве
предвыборного   лозунга  был  предложен  следующий  текст:  "От
сволочей и говнюков одно спасенье - Ванюков!"
       Когда  Ванюкову  показали  это  двустишие, за которое, с
учетом  заполненной  графиками  папочки,  было   уплачено   сто
восемьдесят  тысяч долларов, он подумал, что занимается в жизни
чем-то не  тем.  Видимо,  от  зависти  в  нем  проснулся  Шурик
Спиноза, и москвич еле убрался из Петроплаховска живым.  Текст,
конечно пришлось менять, причем не в последнюю очередь  потому,
что  все,  вовлеченные в предвыборную кампанию, смутно ощущали,
что уж если и есть в Петроплаховске говнюк и сволочь,  так  это
сам  Ванюков.  Поэтому  в окончательном виде лозунг звучал так:
"От диктатуры и оков спасет нас только  Ванюков!".  Именно  под
ним Ванюков и победил на выборах, причем с приличным отрывом.
       В качестве мэра Ванюков, ???????????????????????? как бы
следуя дервнекитайскому завету,  гласящему,  что  о  лучшем  из
правителей  народ не знает ничего, кроме его имени. Он два раза
провел  праздник  под  названием  "Виват,  Петроплаховск!",   о
котором  совершенно  нечего  сказать.  Один раз он встретился у
себя в кабинете с редакторами городских газет; во время  беседы
он  в  мягкой  и  деликатной форме постарался объяснить им, что
выражения "бандит" и "вор",  которыми  злоупотребляют  средства
массовой  информации,  уже  давно  перестали  быть  политически
корректными  (это  выражение  Ванюков  прочитал  по  написанной
референтом  бумажке;  видимо  мы имеем дело с переводом-калькой
американского  "politically  correct").   Больше  того,  сказал
Ванюков, эти слова вводят людей в заблуждение - слово "вор" как
бы допускает, что человек, которого так называют, может вылезти
из  своего  "Линкольна"  и  полезть  в  чью-то  форточку, чтобы
украсть  кусок  мяса   из   кастрюли   со   щами   (стенограмма
зафиксировала  дружный  смех  редакторов),  а  термин  "бандит"
подразумевает,  это  такого  человека   ищет   милиция   (опять
зафиксированный   стенограммой   смех).  На  вопрос,  каким  же
термином  обозначать   вышеперечисленные   категории   граждан,
Ванюков ответил, что лично ему очень нравится выражение "особый
экономический субъект", или сокращенно "Оэс". А те  журналисты,
которые   любят   выражаться   витиевато  и  фигурально,  могут
пользоваться   словосочетанием   "сверхновый   русский".    Это
выражение  уже давно никого не удивляет, но интересно, что мало
кому  известен  его  настоящий  автор,  которым  был   референт
Ванюкова.
       Таков,  пожалуй,  единственный  более или менее заметный
след, который оставил после себя Ванюков. Можно  еще  добавить,
что  в  недолгий  период  его  правления  газеты Петроплаховска
называли Ванюкова меценатом и филантропом: оба  эти  эпитета  -
пусть даже не вполне адекватные и залуженные - были наградой за
ту роль, которую он сыграл в судьбе бультерьера  Муму.  Словом,
если  бы  не  чудовищные  события,  к  которым  привела поломка
компьютера мэрии, в  истории  Ванюкова  не  было  бы  абсолютно
ничего необычного или примечательного.
       Как  и  все  молодые  технократы,  Ванюков  относился  к
компьютеру с большим пиететом и старался максимально  облегчить
свою   жизнь  с  его  помощью.  Все  сведения,  касающиеся  его
многогранной деятельности, были занесены в несколько разных баз
данных,  к  некоторым  из  которых  можно было получить доступ,
только зная пароль. Комплект программ-органайзеров и встроенный
календарь  практически  выполняли  за Ванюкова всю его рутинную
ежедневную работу. Присутствие в  офисе  самого  Ванюкова  было
необязательным  и  поэтому  редким;  информация о срочных делах
поступала к нему сразу на несколько висящих ня поясе  пейджеров
(один  из  которых,  с  золотым  двуглавым орлом на белом фоне,
звонил за все время только два или три раза),  а  с  остальными
делами  хорошо  справлялась  секретарша.  Рабочий  день в мэрии
обычно  начинался  с  того,  что  она  включала   компьютер   и
распечатывала  список  дел на день. К примеру, когда распечатка
сообщала,  что  надо   проконтролировать   ход   подготовки   к
отопительному  сезону,  получить лэвэ с грузинского ресторана и
полить цветы, она спокойно спускала  два  первых  сообщения  по
соответсвующим  инстанциям,  брала  с подоконника банку и шла к
крану за водой.
      Примерно так же все происходило и в тот злополучный день,
когда  под  пластмассовым  черепом  компьютера  уже   случилось
несколько   обширных  электронных  инсультов.  Ванюков  еще  не
выходил из новогоднего запоя, дела  в  офисе  вела  секретарша:
город за окном, припорошенный серебряной пылью, был тих, светел
и загадочен.
       Началось  с того, что бригада строительных рабочих (если
выражаться проще, просто  три  бабы  в  оранжевых  безрукавках,
вроде  тех, что вечно долбят ломами какую-то наледь на обочинах
дорог) получила очень странное распоряжение  на  бланке  мэрии.
Этот    бланк   содержал   недвусмысленное   указание   "валить
Кишкерова"; подписано распоряжение было "Шурик Спиноза".
       Следует  заметить,  что  и  эти женщины, и все остальные
знали, кто такой  мэр  Ванюков.  Все,  связанное  с  ним,  было
окружено  мрачным  и  гипнотическим  ореолом.  И  очень  многие
муниципальные служащие в глубине души  надеялись,  что  Ванюков
приглядывается к ним и, если они пройдут некий непонятный тест,
придет момент, когда Ванюков  возьмет  их  из  полуголых  серых
будней  в волшебный и пугающий мир таинственной "крутизны". Как
выяснилось, примерно такая надежда  -  еще  более  трогательная
из-за  своей крайней нелепости - жила и в этих бедных женщинах,
отравленный мексиканскими сериалами  и  радиоактивной  свеклой.
Кто  такой  Кишкеров,  они хорошо знали - это был один из самых
серьезных людей Петроплаховска, что видно было хотя бы из того,
что  он  решился  на  конфликт  с  мэрией.  Надо  сказать,  что
"завалить" его было совсем не просто, потому что  его  поместье
находилось  под тщательной охраной: телохранители, обнаружившие
его истыканное ломами тело  в  сарае  для  садового  инвентaря,
долго  не могли понять, как это произошло: никто из них даже не
подумал, что три мрачные бабы, приходившие расчищать дорожки  в
саду,  могут  иметь  к  этому  какое-то  отношение. Кстати, нам
только что пришло в голову, что этими женщинами  могла  двигать
не какая-то несбыточная и романтическая надежда на новую жизнь,
а просто трудовая дисциплина, к  которой  они  привыкли  еще  в
советское время.
         Одновременно    четверо    работавших    на   Ванюкова
профессиональных убийц, которые коротали  время  в  биллиардной
одного  загородного  пансионата  за  диетической  кока-колой  и
газетой  "Совершенно  секретно",  получили  бумагу,   заносчиво
подписанную   "мэр   Ванюков".   В   записке   в  резкой  форме
высказывалось требование, чтобы к вечеру на  центральной  улице
не осталось ни одного бугра. Убиийцы были люди с опытом,
но тут даже им пришлось почесать в затылках. Только один список
бугров, имевших офис или какое-нибудь дело на центральной улице
(которая так и называлась - Центральная), занял  две  страницы.
Поэтому  киллерам  пришлось  срочно  обратиться  за  помощью  к
дружественной группировке. Не станем лишний  раз  описывать  то
чудовищное   побоище,   которое   в   тот   день  произошло  на
Центральной. Телевидение, падкое до  зрелища  чужих  страданий,
много раз показывало, во что превратилась улица после того, как
по ней проехала кавалькада джипов с убийцами.  Право  же,  есть
что-то   бесстыдное   в   том  энтузиазме,  с  которым  молодой
телекорреспондент  объясняет,  какой  дом  разбит  гранатометом
обычного  взрыва  "Шмель",  какой  фасад  продырявлен "Мухой" и
почему секретное средство "Потемкин", разрушая  все  внутренние
перекрытия,  оставляет  совершенно  нетронутыми  внешние  стены
домов.
       На  фоне  этой  жуткой  бойни  какими-то незначительными
кажутся остальные  события  этого  дня.  Скажем,  когда  группа
рэкетиров,  людей  туповатых,  но  исполнительных,  получила по
факсу  подписанный  мэром  запрос,  когда  же   наконец   будет
сожжен    мусор,    жизнь   майора   милиции   Козулина,
удерживаемого в заложниках  за  неуплату  процентов  от  своего
дела,  несколько  минут  висела  на  волоске:  он уже был облит
керосином, и спасло его только то,  что  на  Центральной  улице
началась такая канонада, что про него сразу забыли.
       Поразительно,  но  некоторых  жителей города сумасшедший
компьютер мэра заставил испытать приятные эмоции.  Так,  хозяин
магазина   "Секс-элегант"  Экклезиаст  Колпаков,  предпринявший
крайне рискованную попытку сменить "крышу" Ванюкова на  "крышу"
другого автроитета Гриши Скорпиона, уже долгое время с трепетом
ожидал возмездия и был приятно удивлен, получив от мэра факс  с
изысканно-вежливым  рождественским  поздравлением,  подписанным
"Шурик   Спиноза".   Зато   мэры   пятидесяти    ближайших    к
Петроплаховску  городов  испытали некоторое недоумение, получив
текст следующего содержания:
        "Мэру   (дальше   шло   название  города  и  имя  мэра,
автоматически  вставленное  компьютером,  который  по   команде
секретарши  и  разослал  веером эти факсы).  Ты, козел, или мне
будешь платить, или никому не будешь, понял?  Чтобы  к  февралю
подогнал  лэвэ за полгода, а то за одну ногу я дерну, за другую
Гриша Скорпион,  и  что  от  тебя  останется,  падла?  Подумай.
Искренне и всегда Ваш, А. Ванюков, мэр Петроплаховска".
       Конечно,  в  крупных  мегаполисах  над  такой  нахальной
претензией только посмеялись, но среди получателей письма  были
и   люди,   которые   отнеслись   к   этому   всерьез,   о  чем
свидетельствует смерть  Гриши  Скорпиона,  последовавшая  через
месяц после описанных событий, - он был расстрелян неизвестными
прямо на генеральной репетиции пьесы Беккета "В ожидании Годо",
которую ставил его домашний театр.
       Сам  Ванюков,  разумеется,  получал  сведения о том, что
происходит  в  городе.  Некоторое  время  он  думал,   что   на
Петроплаховск  наехал мэр какого-то из соседних городов, совсем
в духе "Страстей по Андрею"  Тарковского.  Но  довольно  быстро
выяснилось,  что  все  участники творящихся безобразий уверены,
что  выполняют  команды   самого   Ванюкова.   Наконец,   стало
окончательно ясно, что все распоряжения, уже вызвавшие в городе
такую разруху, были отправлены компьютером мэрии,  а  поскольку
секретарша  была вне подозрений, стало очевидно, что все дело в
самом компьютере.  Неизвестно, знал ли Ванюков о  существовании
компьютерных  вирусов;  возможно,  он  воспринял происходящее в
качестве  личного  оскорбления,  нанесенного  ему  компьютером,
который  он  рассматривал  как  вполне одушевленное существо. В
пользу   такого   предположения   говорит    его    подчеркнуто
эмоциональная  реакция:  ворвавшись  в  свой офис и выхватив из
подплечной  кобуры  никелированную  "Беретту",   он   оттолкнул
страшно      завизжавшую      секретаршу      и     пятнадцатью
девятимиллиметровыми  пулями  вдребезги   разнес   великолепный
"пентиум-100"  с  настоящим  интелевским  процессором; на пол
полетели  куски  растрескавшейся  пластмассы,  осколки  стекла,
обрывки  разноцветных  проводов  и  россыпь  похожих на мертвых
тараканов микросхем.
      Даже после того, как виновник всех бед был уничтожен, эхо
его разрушительной деятельности продолжало  звучать.  Например,
через  три  дня  после  побоища  на  Центральной всех городских
проституток собрали на пригородной спортивной базе,  и  красный
от  стыда  и недоумения заместитель мэра по общественным связям
прочел им приветствие, в котором  они  почему-то  были  названы
ласточками,  девчатами  и  надеждой российского лыжного сопрта.
Можно привести еще несколько подобных примеров, но они не особо
интересны - кроме одного, касающегося лично Ванюкова.
       После  описанных  событий  он впал в тяжелую депрессию и
укатил в свой загородный дом, больше похожиий на замок. К  нему
с  утешением  приезжали  соратники  и  друзья,  и постепенно он
успокоился - в конце концов жизнь есть жизнь. Уполномоченный по
борьбе   с  оргпреступностью  угостил  Ванюкова  очень  хорошим
марокканским гашишем, и Ванюков,  велев  приближенным  оставить
его  в  покое,  на  несколько  дней  погрузился  в воспетый еще
Бодлером  искусственный  рай,  надеясь  найти  в  нем  покой  и
забвение.  Удалось ему это или нет, точно не узнает никто - его
жизнь оборвал трагический  случай,  своей  фантасмагоричностью
удививший  даже  ведущего  колонку  уголовной  хроники в газете
"Вечерний Петроплаховск".
       Воспользуемся  милицейской реконструкцией событий. Около
восьми часов вечера Ванюкову была доставлена странная посылка -
обтянутый  тканью  ящик  приличных размеров. Ванюков, как раз в
это время докуривавший очередной косячок (его потом нашли рядом
с  телом),  небрежно  открыл  коробку,  и,  прежде чем он успел
что-то  сообразить,   ему   на   грудь   прыгнул   голодный   и
полузадохнувшийся бультерьер Муму.
       Мы  никогда  не  курили  гашиша  и  не знаем, что именно
чувствовал бедный мэр, когда из распахнувшейся клетки,  скрытой
несколькими  слоями  оберточной  материи, к нему молча и быстро
рванулся коротконогий белый монстр с глазами  Дэн  Сяопина.  Мы
можем только предполагать , что с экзистенциальной точки зрения
это было одним из самых  сильных  переживаний  его  жизни  .  А
причина  этого  события  была  той  же,  что и у всех остальных
бедствий в городе - бультерьера отправляли в спецприемник в тот
самый  день,  когда  вирус  перемешал  все  хранящиеся в памяти
компьютера  данные,  и  вместо  таинственного   собачьего   рая
остервеневшая Муму, проведя несколько дней в холодном вагоне на
сортировочной, была доставлена по домашнему адресу мэра. Трудно
поверить,   что  это  было  случайным  совпадением,  но  другие
объяснения еще менее вероятны.
        Как  ни  странно,  охрана  Ванюкова,  найдя  хозяина  с
разорванным в клочья горлом и выражением непередаваемого  ужаса
на  застывшем лице, оставила собаку в живых. Причиной этому был
обыкновенный человеческий шовинизм - охранники до такой степени
ни  во что не ставили животных, что сочли нелепым мстить собаке
за смерть человека. По всей видимости, с  их  точки  зрения  это
было бы похоже на расстрел кирпича, упавшего с крыши кому-то на
голову. Муму заперли в сарае, а потом, когда  суета,  вызванная
похоронами,  кончилась,  вернули  пришедшему  за ней инженеру
Герасимову, который вскоре исчез непонятно куда.
       Видели  его  после  этого  только  два раза - один раз в
магазина "Рыболов", где  он  покупал  коловорот  для  сверления
прорубей,  и еще один раз - на следующее утро, в поле далеко за
городом. На  нем  была  какая-то  нелепая  хламида,  сшитая  из
старого  ватного  одеяла,  засаленный  треух и висящая на плече
холщовая сумка с дискетами;  кривой  деревянный  посох  в  руке
делал  его  похожим  на  древнего  странника.  Герасимов  был в
нескольких местах  перебинтован,  но  вид  имел  просветленный,
победный,  и его глаза походили на два туннеля, в конце которых
дрожал еще неясный, зыбкий, но все же несомненно присутствующий
свет.